Любовь зрителей к великому артисту Константину Александровичу Варламову была ни с чем не сравнима. В его честь выходили коробки конфет, папиросы «Дядя Костя». Витрины кондитерских магазинов на Невском проспекте украшались огромными тортами – «Варламовскими». Книгу о заслуженном артисте императорских театров автор Эдуард Старк назвал «Царь русского смеха».
Он родился 23 мая 1848 года в семье известного композитора Александра Егоровича Варламова – ученика Дмитрия Бортнянского, автора двух балетов, музыки ко многим спектаклям, популярных романсов «Красный сарафан», «Вдоль по улице метелица метет», «Белеет парус одинокий», исполняемых с успехом и по сей день. «Родился я при трагических обстоятельствах», - напишет Константин Александрович через много лет в «Автобиографии», - «Отец мой уехал играть в карты и его оттуда привезли мертвым». Мальчик родился очень слабым, долго и тяжело болел. «Детство мое было полно голода, лишений и прикрытой бантиками нищеты», - эти слова, написанные уже знаменитым артистом, ярко и полно отражают атмосферу, в которой прошло детство Варламова. Болезненному ребенку доктора запретили посещать гимназию, его обучал грамоте за гроши старый солдат. Другого образования, в том числе специального, он не имел. К 15 годам мальчик неожиданно окреп, возмужал, а еще через год был принят на службу в Кронштадтский театр. Огромного роста, толстый и неуклюжий, он был идеальным исполнителем роли Митрофанушки в «Недоросле».
К. Варламов в роли Яичницы. «Женитьба» Н. В. Гоголя
В театре относились к нему доброжелательно. Как-то одна из пожилых актрис посоветовала ему: «Ну что ты, Костя, не знаешь, что делать со своими руками! Давай-ка я тебя научу вязать и вышивать. Пока ты сидишь и часами ждешь, когда надо сказать свое «Кушать подано», ты и научишься». Варламов сначала клубки разматывал, а потом научился вязать и вышивать, да так тонко и красиво, что друзья его были всегда рады, когда получали в подарок вышитые им салфеточки. Играл Константин Александрович очень много, иногда две-три роли за один вечер, причем самые разные, даже женские. Выступал в водевилях, мелодрамах, трагедиях, драмах, опереттах, даже в балете «Тщетная предосторожность» участвовал в сборе помощи для Убежища престарелых сценических деятелей.
К. Варламов в балете «Тщетная предосторожность». Постановка Мариуса Петипа и Льва Иванова с музыкой Петера Людвига Гертеля, Мариинский театр, 1885
Он считал, что играть можно все: «Дайте-ка мне сюда поваренную книгу. Прочитаю вам способ приготовления кулебяки с рисом и мясом или куриной печенки в винном отваре. Хотите прочту, как ученый муж, профессор –этакой лекцией, словно не о еде речь, а об отвлеченно научном предмете. Или, смакуя, как католический монах, обжора и чревоугодник, или, наоборот больной желудком брюзга: «Фу, мол, гадость чего только люди ни едят…» А то давайте отрывной календарь прочитаю вам или теткин сонник. Играть можно все, была бы охота!». А охота была, и радость творчества сохранилась до конца жизни.
К. Варламов в роли Грознова. «Счастье хорошо, а правда лучше» А. Н. Островского
В 1876 году началась служба Варламова в Императорском Александринском театре, на сцене которого раскрылось его громадное дарование. Ему было не свойственно заранее продумывать сценический рисунок, выстраивать роль, размышлять, анализировать, его не беспокоило идейное содержание. Только благодаря стихии своей богатейшей природы, жажде играть он стал великим актером. Современник писал о нем: «Сценический талант был отпущен в таком изобилии, с такой щедростью, что позволял Варламову, всю жизнь не работавшему над собой, стать великим артистом». Увидев Варламова на сцене, знаменитый трагик Томмазо Сальвини воскликнул: «Будь у меня столько «натуры» и две нижних варламовских ноты и три верхних – был бы я вдвойне Сальвини!». О необыкновенной красоте, силе и богатстве красок голоса Варламова ходили легенды. Младший современник Константина Александровича, актер Александринского театра Юрий Михайлович Юрьев оставил такие воспоминания: «Многострунный голос актера, напоминающий совершеннейший музыкальный инструмент, струны которого были до того чувствительны, что малейшие колебания, происходящие в душе, пробегали по ним, как электрический ток. Через звучание голоса Варламов передавал все душевные перипетии изображаемого им человека».
За свою артистическую жизнь актер сыграл 1547 ролей. Муромский в «Свадьбе Кречинского», Варравин в «Деле», Грознов в «Правда хорошо, а счастье лучше», Курослепов в «Горячем сердце», Юсов в «Доходном месте» - каждая роль была его шедевром. Но не только классический репертуар был им переигран, приходилось участвовать и в пьесах низкого художественного уровня. И вот тогда включалось удивительное свойство его индивидуальности – импровизационность. Актер придумывал за автора, фантазировал, добавлял текст и этим расцвечивал роль. «Варламовские отсебятины» были порой ярче и талантливее авторского текста. Многие драматурги были благодарны ему за это. Модест Чайковский считал, что успехом пьесы «Борцы» обязан только Варламову, а знаменитый драматург А. Н. Островский, посмотрев его в нескольких ролях, просил вписать в текст «варламовские отсебятины».
За один день подготовил актер роль Осипа в «Ревизоре» Гоголя. С тех пор сыграл около пятисот раз, всегда радуя зрителей. Сонный, кудлатый, ворчливый Осип – Варламов появлялся на сцене и передразнивал барина своего Хлестакова, как тот кричит: «Эй, Осип, ступай, посмотри комнату лучшую, да обед спроси лучший. Я не могу есть дурного обеда, мне нужен лучший обед». Слова Хлестакова – а он играл с десятью разными исполнителями – каждый раз выговаривал по-новому, именно тем голосом, которым говорил сегодняшний исполнитель: «Эй, Осип, ступай…». Когда же появлялся сам Хлестаков и произносил: «Эй, Осип…» зал разражался хохотом.
Константин Александрович был избалован любовью зрителей, все его выходы сопровождались долгими аплодисментами. Но была роль, которой их не доставалось вовсе – блюститель закона Варравин в «Деле» Сухово-Кобылина. Страшный образ создавал артист – бездушного взяточника с холодным, без выражения голосом. Выразителен был только жест. Его руки, на тыльные стороны которых он наклеивал черную шерсть, показывали, как остро режет меч правосудия. Но дело неясное и имеет «качательность». Он то был лютым врагом, то прикидывался благожелательным другом. Возникала зловещая фигура, возбуждавшая страшную ненависть. И если при появлении Варламова публика по инерции пыталась смеяться, то при первых словах Варравина улыбка быстро исчезала. Многие спрашивали: «Да Варламов ли это? Не подменили ли его?»
Константин Александрович чувствовал себя на сцене совершенно свободно и говорил со зрителями о том, что вздумается: о погоде, здоровье, петербургских новостях. Текст пьесы знал обычно плохо, надеялся на суфлера, но если подводил суфлер, случались всяческие конфузы. Вот на сцене Александринки идет «На бойком месте» Островского. Блестящий артист Владимир Николаевич Давыдов играет хозяина постоялого двора, Варламов – кучера. Оба текста не знают, а суфлерская будка пуста. Идет «отсебятина». Давыдов: «Ну, что, братец, коней распряг, овса им задал?» Варламов: «Коней я распряг, овса им задал, все в порядке». Длинная пауза. Давыдов: «Что-то я волнуюсь, братец, как наши кони. Распряг ли ты коней, задал ли им овса?» Варламов: «Не извольте беспокоиться, батюшка. Коней я распряг, овса им задал». Долгая мучительная пауза. Наконец, Давыдов с раздражением: «Ну, вот что я тебе скажу, братец. Иди запрягай снова, а то мы отсюда никогда в жизни не уедем».
В 1910 году Всеволод Эмильевич Мейерхольд ставил в Александринском театре «Дон Жуана» Мольера и роль слуги Сганареля поручил Варламову. Режиссер требовал безукоризненного знания текста, что для артиста было совершенно невозможно. Между тем по замыслу Мейерхольда суфлерскую будку убрали, действие спектакля вынесли на авансцену. Оба – и Варламов, и Мейерхольд – ходили жаловаться друг на друга директору императорских театров Владимиру Аркадьевичу Теляковскому. Оригинальный выход из трудной ситуации нашел художник Александр Головин. По сторонам просцениума установили ширмы. Суфлеры, одетые в зеленые камзолы мольеровских времен, в пудреных париках, с толстыми томами под мышкой выходили на глазах у публики, садились в кресла за ширмами и играли роли суфлеров. Варламов был очень доволен и благодарил Головина: «А то этакую уймищу выучить! Уж не молоденький я!». Остался доволен игрой артиста и режиссер, ибо по его замыслу спектакль должен был «звенеть бубенчиками театральности» и с первого же выхода на сцену Сганареля-Варламова устанавливалась желательная атмосфера: «Он появлялся в живописном костюме с добродушным и веселым лицом и всем своим видом вносил такое оживление, будто настал праздник и все осветилось ярким светом». Весело произнося монолог, всматривался в зал и начиналась игра с публикой.
К. Варламов в роли Сганареля. «Дон Жуан» Ж.-Б. Мольера, постановка В. Э. Мейерхольда
Константин Александрович был открытым и добродушным человеком, не знал актерских интриг. Он был одинок, жил со своей старой няней на Фонтанке, затем переехал на другую квартиру на Загородном проспекте. Его дом был всегда открыт для друзей. В будни обедало до 20 человек: актеры, писатели, художники, известные юристы. Здесь и возникла традиция актерских «капустников», когда по решению Синода во время Великого поста закрывались все театры. Варламов приглашал к себе актерскую братию на знаменитые пироги с капустой. Огромный круглый стол из его квартиры сейчас находится в одном из залов Музея-квартиры актеров Самойловых. Артисты устраивали шуточные юмористические представления, пели песни, частушки, высмеивая друг друга и театральное начальство. Среди участников хора – Мария Савина, Николай Фигнер, Николай Ходотов, Влас Дорошевич и другие знаменитости. С большим чувством исполнял романсы отца Варламова известный певец Александр Давыдов, а Константин Александрович всегда плакал, когда пели произведения отца. Брала гитару Вера Комиссаржевская и своим завораживающим голосом пела цыганские песни и старинные романсы.
Три знаменитости Александринского театра: К. А. Варламов, В. В. Стрельская, В. Н. Давыдов
Чудачества Варламова были петербургской приметой. Он держал слуг карликов, и они всюду его сопровождали. Петербуржцы ходили толпами, когда огромный артист и крошечный карлик, мило беседуя и, казалось, не замечая народа, гуляли по Невскому проспекту, что-то обсуждая, заходили в лавки Гостиного двора. Толпа жаждет веселья и смеха во все времена и эпохи. Николай Ходотов вспоминал, как Варламов страдал от того, что публика видела в нем только кумира-шута. Он писал: «Бедные артисты, они вечно под надзором непрошенного конвоя. Я, хороня мою няню, сам слышал, как интеллигентная молодежь, указывая на меня, говорила: «Он и плачет-то комично», и при этом фыркала со смеху. А когда я еле плелся за гробом к её могиле, они закричали: «Смотрите, как хорошо представляется!»
К.А.Варламов у себя дома
Артист отличался непомерной толщиной. Все в доме было рассчитано на его необъятную фигуру: кресла, в которых он отдыхал после обеда, были заказные, громадной величины, кровать огромная, на ней могли уместиться человек двадцать. Несколько раз артист пытался похудеть и даже ездил за границу в лечебницу к знаменитому профессору Ламану. Безропотно подчинился режиму, причем особенно хвалил, что заставляют много гулять. С прогулки возвращался свежим и не уставшим. По истечении месяца заметили, что он не только не убавил в весе, а значительно прибавил. Профессор был поражен. Это был первый случай в его практике, престиж лечебницы стремительно падал. Стали следить за Варламовым и выяснилось, что вместо прогулки он заходил в ресторан, где хорошо готовили русскую кухню и поедал там расстегаи, борщи, поросят. На этом лечение закончилось. Артист потом вспоминал: «Морили меня голодом. Оголодал совсем, изнурился. Лечение называется… А вернулся домой – налег на блинчики, на пироги. Вроде отошел. То ли дело у нас дома! Хоть поешь, сколько душеньке угодно».
В последние годы жизни полнота и болезни (он страдал от слоновой болезни) одолевали Варламова. Он с трудом двигался. Константин Сергеевич Станиславский, увидев его в одном из спектаклей, пришел в неописуемый восторг от его игры, от того, как артист носился по сцене, пускался вприсядку и был все время в движении. Только придя домой и, освободившись от гипноза варламовского таланта, великий Станиславский понял, что артист весь вечер просидел на сцене на скамейке. Он вспоминал: «Варламов уже по одной своей комплекции очень резко двигаться не мог. Но движением ноги, носком или каблуком, движением рук Варламов так пританцовывал, что я не отдам этих секунд варламовского танца за любой виртуозный танец на роликах!».
31 января 1911 года Константин Александрович отмечал тридцатипятилетие службы в Александринском театре. Шла пьеса Островского «Правда хорошо, а счастье лучше». Юбиляр исполнил роль Грознова. Публика аплодировала стоя 25 минут. Потом артисту вручали ценные подарки. На сцену было передано огромное серебряное ведро, серебряный самовар, стеклянный ларец, в котором находилось 1.700 золотых монет, золотой венок от Московского Малого театра. От императорской семьи: серебряная братина с эмалью, платиновые запонки, усыпанные бриллиантами и сапфирами и т. д. и т. д. Взволнованный искренней любовью публики, актер написал после юбилея: «Я счастлив. Самое высокое чувство – это чувство удовлетворения, которого я до сих пор не знал, не испытывал. Мне всегда хотелось чего-то большего. Всегда я был недоволен собой. И всегда с отчаянием думал, что пережить удовлетворение – удел немногих, в число которых мне не суждено попасть. Горько, больно было мириться с таким сознанием. Но вчера я впервые познал это чувство. И теперь, если бы меня спросили, кем я хочу быть, я, не задумываясь, ответил бы: «Кроме Варламова – никем и ничем!». Артист мечтал о том, как он будет отмечать в 1916 году сорокалетие своей службы на Императорской сцене, но 15 августа 1915 года оборвалась его жизнь.
Похоронили прославленного артиста К. А. Варламова в Петербурге на Новодевичьем кладбище. Через год известный скульптор Б. О. Фредман-Клюзель возвел надгробие в виде гранитной неоклассической часовни. К концу жизни Константин Александрович стал весьма состоятельным. По завещанию он оставил довольно большие суммы наличными: вдове брата, своей воспитаннице, на стипендии имени Варламова и на Убежище для престарелых сценических деятелей.
Вспоминая сегодня Константина Александровича Варламова, невольно размышляешь о природе актерского творчества. Мы до сих пор восхищаемся произведениями Леонардо да Винчи, Данте, Репина, Глюка, Чайковского, Пушкина, Чехова – их полотна, скульптуры, ноты, книги остались на века для всего человечества. Актерские же образы эфемерны, они ускользают в потоке времени. Что же остается от актера старого театра? А от нашего современника? Позволю высказать дерзкую мысль – почти ничего. Ни одно видео, ни одна звукозапись, ни одна статья, даже написанная очень талантливым автором, не в силах передать той мощной энергии, магии актерского таланта, которая возникает (редко) в непосредственном общении творца со зрителями. Мне посчастливилось испытать подлинное потрясение от встречи с Великим искусством актера, от игры Аспасии Папатанасиу, Николая Симонова («Перед заходом солнца»), Алисы Фрейндлих (в образе Марии-Антуанетты в спектакле «Люди и страсти»), Сергея Дрейдена (в главной роли спектакля «Отец»). Таких звезд, когда-то гремевших на театральном небосклоне, как Савина, Ермолова, Юрьев, Варламов и многих-многих других, унесло время – самый строгий и неумолимый судья. Остались только легенды, одну из которых я представила вашему вниманию на этих страницах.